Юкио Мисима — анфан-террибль японской литературы, безусловный мировой классик и писатель, в своем творчестве нисходящий в адовы бездны и возносящийся на ангельские высоты. Самый знаменитый и читаемый в мире из японских авторов, прославился он в равной степени как своими произведениями во всех мыслимых жанрах (романы, пьесы, рассказы, эссе — более ста томов), так и экстравагантным стилем жизни и смерти (харакири после неудачной попытки монархического переворота в день публикации своего последнего романа). «Моряк, которого разлюбило море» — это история любви моряка Рюдзи, чувствующего, что в море его ждет особая судьба, и вдовы Фусако, хозяйки модной одежной лавки; однако развитый не по годам тринадцатилетний сын Фусако, Нобору, противится их союзу, опасаясь потерять привычную свободу... Впервые на русском один из лучших романов знаменитого японца!
«Из-за стремления как можно больше времени проводить в одиночестве в душе его копились чувства, а на банковском счете — деньги».
«В свои тринадцать Нобору был уверен, что умён и талантлив (как верили в это все его приятели); что мир - это набор простых правил; что с самого рождения смерть прорастает в человека корнями и ему ничего не остаётся, кроме как холить её и лелеять; что размножение недостойно внимания, а значит, и общество, окутавшее обычную функцию организма такой тайной, - тоже; что отцы и учителя совершают громадное преступление уже тем, что являются отцами и учителями».
«— Это последний шанс, если упустим его, то не сможем достичь высшей цели свободы, не сделаем ничего из того, что необходимо для порядка мировом пустоты, без риска для себя. А ведь нам, исполнителям смертной казни, жертвовать собственной жизнью было бы крайне неразумно… Если упустим шанс сейчас, то не сможем совершить ни воровства, ни злодейства, то есть ни одного поступка, свидетельствующего о человеческой свободе. Станем изо дня в день дрожать от повиновения, от компромиссов и страхов, станем жить с оглядкой на соседей, словно мыши. Потом женимся, заведем детей и превратимся в худшие существа на земле — в отцов. Нужна кровь! Человеческая кровь! Без нее этот пустой мир побледнеет и высохнет. Мы должны выжать свежую кровь из этого мужчины и сделать переливание умирающему космосу, умирающему небу, умирающему лесу, умирающей земле… Сейчас! Сейчас! Сейчас! Насыпные работы вокруг сухого дока тоже закончатся через месяц. Там станет людно. К тому же нам скоро четырнадцать. — Главарь, окутанный черной тенью деревьев, глядя в потемневшее небо, произнес: — Кажется, завтра будет хорошая погода».
«— О-о. А как ты думаешь, в этом лесу есть что-нибудь съедобное? — Да, — горько отозвался волшебник. — Мы.»
Он висел над пропастями, бежал от злобных богов и падал с Края Плоского Мира. Но ничто не в силах погубить славного Ринсвинда, самого неумелого и трусливого волшебника Диска. Также в ролях: Двацветок (турист), Октаво (волшебная книга заклинаний), Сундук (сундук), Коэн (варвар), друиды, герои и прочие обитатели Плоского Мира.
«Турист не только смотрел на мир сквозь розовые очки - он воспринимал его розовым мозгом и слышал розовыми ушами».
«- Что будем делать? – осведомился Двацветок. - Паниковать? – с надеждой предложил Ринсвинд. Он всегда утверждал, что паника – лучшее средство выживания».
«Никто не сходит с ума быстрее, чем абсолютно нормальный человек».
«Фундаментально важной для существования туриста обыкновенного является твердая как кремень вера, что в действительности с ним не может случиться ничего плохого, поскольку он тут ни при чем».
«- Твой приятель? - Да, нас связывает взаимная ненависть».
«- Он што, чокнутый? - Вроде как. Но у этого чокнутого денег куры не клюют. - А-а, тогда он не может быть чокнутым. Я повидал мир. Ешли у человека денег куры не клюют, то он прошто экшцентричный».
«Но что толку впадать в уныние? В любом случае глупо было бы не использовать остатки дневного света».
Урожденный японец, выпускник литературного семинара Малькольма Брэдбери, написал самый английский роман конца XX века! Дворецкий Стивенс, без страха и упрека служивший лорду Дарлингтону, рассказывает о том, как у него развивалось чувство долга и умение ставить нужных людей на нужное место, демонстрируя поистине самурайскую замкнутость в рамках своего кодекса служения. Недаром роман получил Букера (пожалуй, единственное решение Букеровского комитета за всю историю премии, ни у кого не вызвавшее протеста), недаром Б.Акунин выпустил своего рода ремейк "Остатка дня" - "Коронацию"!
«То, что люди принимают за паранормальное явление, чаще всего на поверку оказывается чем-то удивительно банальным».
Посреди ночного города у подростка загорается голова, и в это же самое время маленькая девочка видит в воздухе красную нитку. Школьники находят в озере посмертную маску пропавшего без вести человека. Из-под воды поднимается столб огня. Душа отделяется от тела & Всякий раз, когда детектив Кусанаги, расследующий убийства, сталкивается со сверхъестественными явлениями, он спешит за помощью к своему другу-физику по прозвищу Галилей, у которого всегда находится научное объяснение тому, что, на первый взгляд, необъяснимо.
В книги шесть рассказов: 1 Горящая голова 2 Маска 3 Гнилое сердце 4 Огненный столб 5 Внетелесный опыт
Чем дальше, тем интереснее. Я с удовольствием прочитала бы серию таких книг
«Кондо Исами, родившийся 9 октября 1834 года, был третьим и самым младшим сыном в зажиточной крестьянской семье из деревни Ками-исихара, находившейся в области Тама провинции Мусаси, менее чем в дне пути к западу от Эдо по дороге Косюкайдо. <...>Командир Синсэнгуми Кондо Исами был крестьянином по рождению и воином по натуре, человеком традиционных ценностей и воинского склада ума. На его черной тренировочной форме сзади белой нитью был вышит большой человеческий череп — знак его постоянной готовности умереть в бою. Он вступил в Ополчение роси, желая стать самураем на службе сёгуна. Как предводитель самого грозного из самурайских отрядов сёгуна он поднялся к вершинам иерархической лестницы Токугава и воистину обессмертил свое имя.
Все его лицо излучает силу, но суровые, пронзительные глаза, жесткая линия рта и тяжелая квадратная челюсть производят особенное впечатление. На фотографии — сделанной, вероятно, в феврале 1868 года — единственный на тот момент уцелевший командир Синсэнгуми сидит в церемонной позе, положив руки на бедра, готовый в любой момент ринуться в бой. Позади, на расстоянии вытянутой руки, — смертоносный длинный меч; и кто знает, скольких людей сразил его бритвенно-острый клинок».
«Значительно более важен для этой истории и для истории Японии Хидзиката Тосидзо, один из двух заместителей командира Синсэнгуми. За свой воинственный нрав он получил прозвище «демон-командир». Хидзиката был ближайшим и самым доверенным другом Кондо. Как и Кондо, младший сын богатого крестьянина из Тамы, он был красивым мужчиной ростом чуть более пяти футов семи дюймов, белокожим, с почти классическими чертами лица, выделявшими его среди земляков.
На фотографии, сделанной после падения бакуфу, в конце 1868 года, вице-командующий армией Хидзиката Тосидзо сидит на деревянном стуле, одетый на западный манер, в военных сапогах до колен, с мечом на левом боку. Коротко стриженные черные волосы, уже не собранные в узел, зачесаны назад. Больше всего поражают глаза, выдающие твердую, но спокойную готовность — почти жажду — умереть, с которой он и отправился на последнюю свою битву. Хидзиката был на год моложе Кондо. К пяти годам он потерял обоих родителей и жил со старшим братом и его женой в доме своей семьи в деревне Исида, под сенью древнего и величественного храма Такахата Фудо. В одиннадцать лет он в течение недолгого времени учился ремеслу на большом торговом предприятии Мацудзакая в Эдо. Вернувшись в родные места, мальчик делил свое время между родным домом и находившимся неподалеку жилищем старшей сестры и ее мужа в Хино, почтовой станции на дороге Косюкайдо. Когда Хидзикате исполнилось шестнадцать, он посадил за домом бамбук и дал себе клятву — абсурдную, но в то же время пророческую — «стать самураем».
Стебли этого бамбука короткие, прямые, не толще человеческого пальца и идеально подходят для изготовления стрел. Его выращивание считалось актом предусмотрительности — для подготовки к войне — и подобало самураю. Кроме того, подходящими для самурая занятиями были каллиграфия и стихосложение (как в китайской, так и в японской традиции), которыми Хидзиката страстно увлекался. Особенно он любил хайку.
Обложка сборника
Перед отъездом в Киото он оставил в Хино сборник хайку, написанных под псевдонимом Хогёку».
«Он [Хидзиката] обладал приятной внешностью и был склонен к задумчивости, что уравновешивало прямолинейность Кондо», — писал Митио Хирао (25), объясняя, почему эти двое были «близки как братья». Чтобы заработать на жизнь, пока он учился кендзюцу, Хидзиката путешествовал по округе, торгуя особым снадобьем из трав, которое изготавливала его семья. Это снадобье помогало при многих недугах, включая травмы от деревянного тренировочного меча. Страсть к фехтованию у Хидзикаты была столь велика, что вместе с черным плетеным ящиком для лекарств он всегда носил с собой фехтовальную экипировку, «останавливаясь по пути, — пишет Кан Симосава, — чтобы в каждом достойном внимания додзё вежливо попросить об уроке. Однако в то время его лицо был нежным, как у девушки. Хотя впоследствии он сделался заносчив, благодаря его уму и обаянию все относились к нему по-доброму». «Он слегка смахивал на торговца, — вспоминает один из его товарищей, время от времени занимавшийся в Сиэйкане. — Немного сутулился, но был высоким и стройным. И одним из самых красивых мужчин в группе [в Сиэйкане]. В общении он был проницателен и вдобавок очень умен. Предпочитал казаться слегка неприветливым и <...> ко многим испытывал неприязнь. Сидя напротив кого-нибудь, он сперва медленно оглядывал человека с ног до головы. Затем начинал негромко говорить».
«Чтобы было проще контролировать рядовых, предводители создали новую структуру власти в отряде. Ниже Сэридзавы Камо и Кондо Исами, номинального командира Синми Нисики и заместителей командира Хидзикаты Тосидзо и Яманами Кэйсукэ стояли четырнадцать помощников заместителей командира. Среди них были Окита Содзи, Нагакура Синпати, Харада Саносукэ, Тодо Хэйсукэ, Сайто Хадзимэ и недавно принятый Ямадзаки Сусуму. Ямадзаки, ронин из Осаки, мастерски владел тяжелым деревянным посохом [7]. Эти шестеро помощников вместе с Хидзикатой и Яманами образовали тесно спаянную группу вокруг Кондо».
«Была утверждена форма — броские голубые куртки с белыми зубцами по низу рукавов. Своим символом отряд сделал китайский иероглиф «верность» — в знак их верности Токугава.
Символ Синсэнгуми, звучащий как «макото», был изображен на отрядном знамени, белый на красном фоне. Согласно Симосаве, знамя было приблизительно пяти футов в длину и около четырех в ширину. Ополченцы в форменных куртках ежедневно патрулировали город, неся с собой свое знамя. Они допрашивали или арестовывали непокорных ронинов, бродяг и прочих подозрительных личностей в императорской столице и ее окрестностях. Их грозное шествие по улицам Киото стало обычным явлением. Один из вассалов князя Айдзу вспоминал: «Члены Синсэнгуми собирали волосы в пышные хвосты. Когда ветер дул им в лицо, густые пряди развевались, что делало зрелище еще более внушительным». Вскоре уже в Киото, в близлежащем торговом центре Осаке и в прилегающих областях вряд ли нашелся бы кто-то, кто не сразу узнал бы в них грозный отряд отборных бойцов Токугава».
«Воинские запреты» четко предписывали ополченцам выполнять свой долг и повиноваться приказам капитана своего подразделения; не обсуждать мощь противника либо союзника и не распускать ложные слухи; воздерживаться от деликатесов; не паниковать в чрезвычайной ситуации, а спокойно ожидать приказов; не затевать междоусобные драки и ссоры, отставив в сторону личную вражду и недовольство; проверять паек и оружие, уходя в бой; сражаться до конца, если капитан подразделения погиб в бою, и убивать трусов и тех, кто попытается сбежать; не выносить во время битвы с поля тело павшего товарища, если это не капитан подразделения, и не обращаться в бегство; не заниматься грабежом или мародерством после победы, но соблюдать закон».
Известный японский писатель Сиба (1923–1996) пытается воссоздать на фоне драматических событий 2-й половины XIX века психологический портрет Ёсинобу (1837–1913), пятнадцатого военного правителя из рода Токугава. Политическая изоляция, приверженность традициям и необходимость перемен привели Японию к гражданской войне. В руках сёгуна сосредоточилась вся полнота власти. Но Ёсинобу добровольно передал свои полномочия семнадцатилетнему императору…
Теплыми чувствами к последнему сегану я не прониклась. Роман читается легко и в какой-то степени помог мне разобраться что к чему.
Цитаты
О Есинобу «Он посвящает семьдесят процентов времени воинским искусствам и только тридцать – наукам. Между тем если не следовать правилу „половина на половину“ – настоящим воином из Мито не станешь!» «Нариаки связывал с сыном большие надежды еще и потому, что у мальчика были выдающиеся способности к каллиграфии – в то время считалось, что стиль письма выражает саму сущность человека.»
«К тому же Ёсинобу, как говорят, как раз и является «мужем просвещенным», и уже только поэтому в стране может начаться брожение умов, а для правящего дома нет ничего более пагубного, чем допустить, чтобы окружение стало судить о своем господине. «А уж дойти до того, чтобы чернь по своему усмотрению выбирала себе правителя – это прямая дорога к смуте», – полагал Наосукэ.»
«Как уже говорилось, времяпровождение Ёсинобу не отличалось разнообразием. А когда время тянется мучительно долго, люди нередко впадают в уныние и целыми днями сидят, углубившись в собственные мысли. Вот и Ёсинобу не мог не размышлять о трагических превратностях своей судьбы: «Кто я? За что мне такая участь? Почему я, с рождения не сделавший людям ничего плохого, сейчас оказался осужденным на пребывание в четырех стенах?» – Он осужден всего лишь за слухи! Слухи о его уме и проницательности. – «Да ведь и слухи-то эти распускал не я! – продолжал размышлять Ёсинобу. – Об этом твердил всем и каждому мой отец – Нариаки. „Когда-нибудь мой сын будет у руля!“ – говорил Нариаки, и люди ему верили. Эти слухи расползлись по всей стране и стали чуть ли не обыденными. А в результате я оказался под домашним арестом. Ну не глупо ли!»
«Тем не менее, бакуфу, в конце концов, подчинилось императорскому указу. Узнав об этом, Ёсинобу сказал своим подчиненным: – Все, это начало падения бакуфу! Отныне каждый раз «сторонние» даймё будут прикрываться императорскими указами и, опираясь на военную силу, требовать их выполнения, а бакуфу и впредь вынуждено будет подчиняться! Короче говоря, правительство больше не сможет править должным образом! – вздохнул он».
«Отказавшись принять рескрипт о высылке иностранцев, и военное правительство, и сам Сюнгаку продемонстрируют неслыханное непочтение к императору. Впрочем, Ёсинобу эта проблема также, по видимому, не особенно волновала: – Предпринять ничего нельзя, поэтому и беспокоиться не о чем, – только и сказал на это он. Как бы ныне не суетились знатные противники иностранцев, их следовало просто игнорировать. Сейчас вся проблема – в позиции самого императора Комэй».
«Крестьяне провинции Мусаси издавна отличались непокорным нравом и знали толк в ратном деле. Хотя «белым спинам» – земледельцам – запрещалось носить оружие, мало кто из них не умел владеть мечом. Некоторые, как, например, Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо – современники и земляки Сибусава, тоже выходцы из провинции Мусаси – даже стали организаторами так называемой Новой Гвардии (Новая Гвардия (синсэнгуми) – вооруженные формирования, созданные правительством бакуфу из крестьян и ронинов. Оказавшись под контролем Кондо Исами и Хидзиката Тосидзо, использовались для военного давления на сторонников императора)».
«Сибусава хотел поступить по примеру своего земляка Кондо Исами, отряды которого вошли в Киото, получив формальное покровительство семейства Аидзу, и надеялся, что Хитоцубаси окажет такую же поддержку его воинству. – Подождите! – прервал его Хираока. Сам он уже давно отошел от примитивной теории «изгнания варваров» и вместе с Ёсинобу ратовал за открытие страны. Но объяснять здесь этому завороженному собственными идеями юнцу, что выдворять иностранцев сейчас по меньшей мере неблагоразумно – это значит самому ставить себя под удар. Поэтому Хираока сделал вид, что согласен с гостем, и попытался несколько охладить его пыл».
«Письмо было адресовано в Киото, канцлеру Такацукаса. В нем излагалась причина внезапной отставки. Одно такое письмо Ёсинобу уже послал канцлеру из Ацута, провинция Овари, однако теперь для большей ясности он решил подробнее изложить причины, по которым он решил разыграть свой спектакль. «Ваш покорнейший слуга, осчастливленный августейшим указом об изгнании варваров, немедля направился в Эдо, однако оказалось, что здесь нет никакой возможности рассчитывать на победу в этом деле, – начал свое письмо Ёсинобу. – Но, как говорится, „слово государя подобно поту“[84], и посему Ваш покорнейший слуга был исполнен самых искренних помыслов не щадя живота своего сражаться здесь с варварами рука об руку со всеми другими сановниками из Канто. Однако никто из министров или советников правительства, ни старших, ни младших, не разделил моих мыслей об изгнании иноземцев. Напротив, они полностью извратили мои чистые помыслы и побуждения своими подозрениями, посчитав, что я воспользуюсь смятением, которое возникнет при изгнании варваров, для того, чтобы овладеть страной. По этой причине я полностью лишен возможности исполнить августейшую волю и посему, принося мои самые искренние извинения Его Императорскому Величеству, не имею иного выхода, кроме как оставить указанную мне стезю. Нижайше Вас прошу передать мою просьбу государю». Всё!»
«В ходе расследования этих преступлений, которое проводилось силами бакуфу, выяснилось, что пятого числа шестого лунного месяца лазутчики из числа ронинов планируют собраться на сходку на постоялом дворе Икэдая, что у моста Сандзё Охаси. В Икэдая был направлен отряд Новой Гвардии, которому в результате внезапного налета удалось уничтожить множество заговорщиков (так называемый «инцидент Икэдая»). Это событие всколыхнуло радикальных «патриотов» по всей стране; для них было совершенно ясно, что за налетом стоит Ёсинобу, и именно на него обрушилась вся ненависть сторонников изгнания варваров. В самых людных местах столицы появились листовки, которые пестрели прямыми обвинениями: «Средний советник Хитоцубаси вынашивает коварные замыслы, хочет истребить верных поборников государя и справедливости. Да за такие преступления мало сжечь его вместе с тем постоялым двором!» В другой листовке говорилось: «Знайте: последние события – дело рук Хитоцубаси, и теперь именно он стал злейшим врагом империи. Да свершится справедливое возмездие!»
«Но уже следующие слова Ёсинобу были словами аристократа: – Наверное, именно так он и хотел умереть! – сказал он, свято уверенный в том, что самое большое желание самурая – погибнуть за своего господина».
«Неужели это действительно судьба?» – Ёсинобу разглядывал листок и размышлял о том, не несет ли он предупреждение и ему самому. Но, в конце концов, он отбросил эту мысль. Такой властитель, как он, не должен испытывать никаких сомнений. Во всех поражениях и провалах виноваты подчиненные – это главный принцип отношений господина с вассалами, и феодализм расцвел только благодаря тому, что люди этому принципу неукоснительно следовали. Родившийся и выросший в этой системе, Ёсинобу, несмотря на всю свою проницательность, так и не смог разгадать одной простой загадки. Он так никогда и не понял, почему на обочинах его извилистого жизненного пути осталось столько трупов верных соратников».
«А история учит, что одряхлевшая власть никогда не подходит к своему концу естественным путем. Откуда-то из-за горизонта вдруг появляются новые люди, которые втираются в доверие к императору, называют сторонников прежних порядков предателями, собирают по всей стране своих сторонников и обязательно развязывают войну. Согласившись стать сёгуном, Ёсинобу станет для них главной мишенью».
«– Действительно! – рассеянно поддакнул хитрый Сюнгаку. Впрочем, как старый соратник Ёсинобу, он хорошо понимал, что тот имеет в виду. Наверное, действительно не было иного способа спасти дом Токугава, кроме как реформировать сам сёгунат, разрушить феодальную систему и создать в стране сильную централизованную власть по европейскому образцу, например, такую, как бонапартизм при Наполеоне III. Правда, для этого понадобится как-то ликвидировать триста самурайских кланов…»
«Ёсинобу, конечно, не знал, в каких словах отзывался об этой черте его характера Мацудайра Сюнгаку. А тот говорил: «У него только один недостаток – все делает сам. Остальных как будто и не существует!»
«Ёсинобу же, в отличии от Иэясу, родился в эпоху, когда люди слишком много времени уделяли книгам. Он был гораздо образованнее своего предшественника и потому постоянно думал о том, что будет написано о нем самом, был очень озабочен тем, что о нем скажут будущие историки. В этом смысле Ёсинобу был типичным человеком из Мито и последователем школы Мито, которая, как известно, имела свой собственный взгляд на историю Японии, в частности, считала феодала Асикага Такаудзи не более чем мятежником. А Ёсинобу, который все свои исторические познания почерпнул именно из учения этой школы, более всего не хотел стать вторым Асикага Такаудзи».
«На несколько дней Ивакура с головой ушел в подготовку указа. Наконец, во дворце была сформирована новая бюрократическая структура, необходимая для его издания, а нужные люди расставлены в ней на нужные места».
«Для того, чтобы оправдаться самому, Ёсинобу беспощадно жертвовал другими. Он приказал вассалам «немедленно уехать из Эдо в свои земли и начать там новую жизнь». Более других были поражены таким решением братья Мацудайра Катамори и Мацудайра Садааки. Мало того, что лидеров кланов Аидзу и Кувана ненавидели и при императорском дворе, и в стане Сацума и Тёсю; теперь им было отказано и в посещении сёгунского замка в Эдо – проще говоря, из Эдо их просто вышвырнули… Катамори действительно вернулся в Аидзу. Что касается второго брата, то дорога на родину ему была заказана: на территории клана Кувана в провинции Исэ хозяйничали войска императорского правительства. Поэтому Садааки, собрав остатки своих войск, ушел с ними в район Касивадзаки в провинции Этиго. Таким образом, братьев сначала объявили врагами императорского трона, а затем выгнали и из дома Токугава, и им не оставалось ничего иного, как уйти в леса и горы и биться там против всех до последнего своего самурая. Катамори был настолько поражен бессердечием Ёсинобу, что даже написал стихотворение, в котором попытался выразить переполнявшие его обиду и горечь: Нансурэдзо Дайдзю Рэнси-во нагэуцу Почто, о великое древо, Ты сбросило Ветви свои? Раскаяние Ёсинобу шло вперед семимильными шагами. Двенадцатого числа второго лунного месяца (6 февраля) он выехал из замка Эдо и уединился в келье монастыря Канъэйдзи в Уэно – решил замолить свои грехи. Одиннадцатого числа четвертого месяца (3 мая) Кацу Кайсю без боя сдал замок Эдо императорским войскам. Утром того же дня Ёсинобу покинул Канъэйдзи и уехал из Эдо в Мито, где собирался вести тихую и уединенную жизнь – попросту говоря, отправился в ссылку. В девятом месяце второго года Мэйдзи (октябрь 1869 года) Ёсинобу освободили от домашнего ареста – и фактически забыли о нем. Вскоре он переехал из Мито в Сидзуока, новое владение клана Токугава, и навсегда исчез с исторической сцены»…
«Проще говоря, он был зол не столько на императорский двор, сколько на господ Окубо и Сайго из клана Сацума. Напомним, что Ёсинобу неоднократно говорил своим соратникам: «Люди Тёсю с самого начала открыто выступали против бакуфу, и потому меня это не особенно волновало. Иное дело – Сацума. Сначала были на стороне бакуфу, вместе громили Тёсю, но чуть ситуация изменилась – и вот они уже на словах поддерживают бакуфу, а за его спиной плетут интриги, пытаются обвести сёгуна вокруг пальца!» Естественно, эти слова Ёсинобу рано или поздно доходили и до императорского дворца».
«В 1872 году в Японии были учреждены три новых сословия: высшее дворянство (кадзоку), в которое вошли бывшие придворные аристократы и даймё; дворянство (сидзоку) – бывшее самурайство; простой народ (хэймин) – остальное население».
«Страна тоже откликнулась на смерть Ёсинобу. Весть о кончине последнего сёгуна мгновенно разнеслась повсюду. Множество горожан, которые еще помнили времена Эдо, выстроились в Токио вдоль пути следования траурной процессии. Особенно необычно выглядели городские пожарные: их отряды вышли на улицы в новой, специально сшитой форме, и замерли в глубоком молчании, отдавая дань памяти последнему сёгуну, который в свое время приветил обыкновенного эдосского топорника»…
«Отве́рженные» (фр. «Les Misérables») — роман-эпопея французского классика Виктора Гюго. Широко признан мировой литературной критикой и мировой общественностью апофеозом творчества писателя и одним из самых великих романов XIX столетия. Впервые опубликован в 1862 году.
Жан Вальжан - Хью Джекман, Инспектор Жавер - Рассел Кроу
Хотелось бы отметить, что данные персонажи во время прочтения книги, виделись мне именно такими. И тут я ничего поделать с собой не смогла.
Наверное, получится большой пост, в основном состоящий из цитат... Начнем
Епископ Мириэль: "Его каноники и старшие викарии были добрые старики, грубоватые, как и он сам, так же как он, замуровавшие себя в этой епархии, которая не имела никакого общения с кардинальским двоpoм, и похожие на своего епископа, с той лишь разницей, что они были люди конченые, а он был человеком завершенным".
"Мы живем в обществе, окутанном мраком. Преуспевать - вот высшая мудрость, которая капля за каплей падает из черной тучи корыстных интересов, нависшей над человечеством. Заметим мимоходом, какая, в сущности, гнусная вещь - успех. Его мнимое сходство с заслугой вводит людей в заблуждение. Удача - это для толпы почти то же, что превосходство. У успеха, этого близнеца таланта, есть одна жертва обмана - история."
"Защитник произнес неплохую речь, пользуясь тем провинциальным языком, который в течение долгого времени считался образцом судебного красноречия и когда-то употреблялся не только где-нибудь в Роморантене или в Монбризоне, но и в Париже, а ныне, став классическим, сделался достоянием лишь официальных представителей правосудия, которых он привлекает своей торжественной звучностью и напыщенностью. На этом языке муж именуется супругом, а жена супругой, Париж - средоточием искусств и цивилизации, король - монархом, епископ - святым Прелатом, помощник прокурора - красноречивым представителем обвинения, защитительная речь- словесами, коим мы только что внимали, век Людовика XIV великим веком, театр - храмом Мельпомены, царствующая фамилия - августейшей династией, концерт - музыкальным празднеством, начальник военного округадоблестным воином, который и пр., воспитанники семинарии - нашими кроткими левитами, ошибки, приписываемые прессе, - клеветой, изливающей свой яд на столбцах печатных органов, и пр., и пр. Итак, адвокат начал с выяснения вопроса о краже яблок, что являлось предметом, мало подходящим для высокого стиля, но ведь и сам Бенинь Боссюэ в одной надгробной речи вынужден был упомянуть о курице и с честью вышел из затруднения."
Ватерлоу
"...в одних только развалинах замка Угомон изрублены саблями, искрошены, задушены, расстреляны, сожжены три тысячи человек, – и все это лишь для того, чтобы ныне какой-нибудь крестьянин мог сказать путешественнику: «Сударь, дайте мне три франка! Если хотите, я расскажу вам, как было дело при Ватерлоо». Всегда тема войн была и остается для меня болезненной... Читать было интересно, причем с исторической точки зрения все было представлено верно. Специально смотрела документальный фильм) Интерсно то, что все эти описания не просто так, а играют свою роль в повествовании... Как кажется мне, чтобы показать эпоху в целом и отдельных личностей в частности - Тенардье. (Строит всем гадости, а в итоге, благодаря этому, открывает всю правду Мариусу о Вальжане).
Так же меня заинтересовал вопрос касающийся монастырей. Тоже я не всегда понимала данную систему. Особенно, закрытых орденов с очень тяжелыми жизненными условиями, это уже больше похоже на секту. Мне кажется, что в таком случае, человек полностью пропадает для общества... "Монастырь — противоречие. Его цель — спасение; средство — жертва. Монастырь — это предельный эгоизм, искупаемый предельным самоотречением. Отречься, чтобы властвовать, — вот, по-видимому, девиз монашества. В монастыре страдают, чтобы наслаждаться. Выдают вексель, по которому платить должна смерть. Ценой земного мрака покупают лучезарный небесный свет. Принимают ад, как залог райского блаженства. Пострижение в монахи или в монахини - самоубийство, вознаграждаемое вечной жизнью. По-нашему, насмешки тут неуместны. Здесь все серьезно: и добро и зло. Человек справедливый нахмурится, но никогда не позволит себе язвительной улыбки. Нам понятен гнев, но не злоба."
"Суровая и безотрадная монастырская жизнь, отдельные черты которой мы только что обрисовали, — это не жизнь, ибо в ней нет свободы, и не могила, ибо в ней нет успокоения; это странное место, откуда, как с вершины высокой горы, по одну сторону видна бездна, где мы находимся, а по другую — бездна, где мы будем находиться. Это грань, узкая и неопределенная, разделяющая два мира, освещаемая и омрачаемая обоими одновременно; здесь угасающий луч жизни сливается с тусклым лучом смерти; это полумрак гробницы." Лирическое отступление. "Иногда столетняя монахиня рассказывала разные истории. Она рассказывала об обычае "четырех вин", существовавшем до революции в Шампани и Бургундии. Когда какая-нибудь знатная особа - маршал Франции, принц, герцог или пэр - проезжала через один из городов Шампани или Бургундии, то городской совет выходил её приветствовать и подносил в четырех серебряных чашах в виде ладьи четыре сорта вина. На одном кубке красовалась надпись: "Обезьянье вино", на другом - "Львиное вино", на третьем - "Баранье вино", а на четвертом - "Свиное вино". Эти четыре надписи обозначали четыре ступени, по которым спускается пьяница. Первая ступень опьянения веселит, вторая раздражает,третья оглупляет, наконец четвертая оскотинивает." Жан Вальжан и Козетта укрылись в монастыре. Благодаря когда-то сделанному доброму делу, Жан Вальжин стал Фошлеваном- садовником при монастыре. Но для начало нужно было выбраться из этих стен, что бы официально вступить в монастырь. Проблем с Козеттой не возникло, но взрослому человеку, в особенности мужчине, не так то просто выйти из женского монастыря... Очень кстати умирает одна из монахинь. И Жан Ваольжан решается на то, что бы "выйти" из монастыря в гробу. Естественно, данная операция не могла пройти так как планировалось... Умерла не только монахиня, но так же скончался могильщик, который мог бы помочь в осуществлении затеи. И вот... гроб начинают закапывать... В этот момент я вспомнила рассказ По "Заживо погребенные" и фильм Хичкока "Последний побег". Нет ничего страшнее, чем быть похороненным заживо... Обстоятельства снова сложились удачно, и затея удалась. Возвращаясь к теме монастыря... Интересное сравнение каторги и монастырской жизни.
"Там — признания в преступлениях, поверяемые друг другу шепотом; здесь — исповедание в грехах, во всеуслышание. И какие преступления! И какие грехи! Там — миазмы, здесь — благоухание. Там — нравственная чума, которую неусыпно стерегут, которую держат под дулом пушек и которая медленно пожирает зачумленных, здесь — чистое пламя душ, возженное на едином очаге. Там — мрак, здесь — тень, но тень, полная озарений, и озарения, полные лучистого света. И там и здесь — рабство; но там возможность освобождения, предел, указанный законом, наконец, побег. Здесь — рабство пожизненное; единственная надежда — и лишь в самом далеком будущем — тот брезжущий луч свободы, который люди называют смертью. К тому рабству люди прикованы цепями; к этому — своей верой. Что исходит оттуда? Неслыханные проклятия, скрежет зубовный, ненависть, злоба отчаяния, вопль возмущения человеческим обществом, хула на небеса. Что исходит отсюда? Благословение и любовь. И вот в этих столь похожих и столь разных местах два вида различных существ были заняты одним и тем же — искуплением. Жан Вальжан хорошо понимал необходимость искупления для первых, — искупления личного, искупления собственного греха. Но он не мог понять искупление чужих грехов, взятое на себя этими безупречными, непорочными созданиями, и, содрогаясь, спрашивал себя: «Искупление чего? Какое искупление?» А голос его совести отвечал: «Самый высокий пример человеческого великодушия — искупление чужих грехов»."
"Это наше наследство. К чему уменьшать его? От прошлого своей отчизны так же не следует отрекаться, как и от ее настоящего. Почему не признать всей своей истории?"
Очень порадовало: "Легль из Мо стоял у кафе «Мюзен», с томным видом прислонившись к дверному косяку. Он напоминал отдыхающую кариатиду и нес единственный груз – груз собственных мыслей. Взор его был устремлен на площадь Сен – Мишель. Стоять прислонившись к чему-нибудь – это один из способов, оставаясь на ногах, чувствовать себя развалившимся в постели. Мечтатели этим не пренебрегают."
"В городах, как и в лесах, есть трущобы, где прячется все самое коварное, все самое страшное. Но то, что прячется в городах, свирепо, гнусно и ничтожно – иначе говоря, безобразно, а то, что прячется в лесах, свирепо, дико и величаво – иначе говоря, прекрасно. И тут н там берлоги, но звериные берлоги заслуживают предпочтения перед человеческими. Пещеры лучше вертепов."
"Если двое встречаются с глазу на глаз в пустынном месте, вряд ли они будут читать "Отче наш"
"Под правильным распределением следует понимать не равное распределение, а распределение справедливое. Основа равенства – справедливость."
"Разрешите обе проблемы: поощряйте богатого и покровительствуйте бедному, уничтожьте нищету, положите конец несправедливой эксплуатации слабого сильным, наложите узду на неправую зависть того, кто находится в пути, к тому, кто достиг цели, по-братски и точно установите оплату за труд соответственно работе, подарите бесплатное и обязательное обучение подрастающим детям, сделайте из знания основу зрелости; давая работу рукам, развивайте и ум, будьте одновременно могущественным народом и семьей счастливых людей, демократизируйте собственность, не отменив ее, но сделав общедоступной, чтобы каждый гражданин без исключения был собственником, а это легче, чем кажется, короче говоря, умейте создавать богатство и умейте его распределять; тогда вы будете обладать материальным величием и величием нравственным; тогда вы будете достойны называть себя Францией."
"Если у человека завелась привычка выходить из дома, чтобы мечтать, то настанет день, когда он уйдет, чтобы броситься в воду." Один из моих любимых персонажей - Гаврош.
"- Извините, сударь, у нас есть и папа и мама, только мы не знаем, где они. - Иной раз это лучше, чем знать, - заметил Гаврош - он был мыслителем."
"- Эти штуки из Ботанического сада. Они для диких зверей. Тамыхъесь (там их есть) целый набор. Тамтольнада (там только надо) перебраться через стену, влезть в окно и проползти под дверь. И бери этого добра сколько хочешь. Сообщая им все эти сведения, он в то же время закрывал краем одеяла самого младшего. - Как хорошо! Как тепло! -пролепетал тот. Гаврош устремил довольный взгляд на одеяло. - Это тоже из Ботанического сада, - сказал он. - У обезьян забрал. Указав старшему на циновку, на которой он лежал, очень толстую и прекрасно сплетенную, он сообщил: - А это было у жирафа. И, помолчав, продолжал: - Все это принадлежало зверям. Я у них отобрал. Они не обиделись. Я им сказал: "Это для слона".
"В эту минуту упала лошадь проезжавшего мимо улана национальной гвардии; Гаврош положил пистолет на мостовую, поднял всадника, затем помог поднять лошадь. После этого он подобрал свой пистолет и пошел дальше."
"– Сударь, – спросил парикмахер, – а как император держался на лошади? – Плохо. Он не умел падать. Поэтому он никогда не падал."
"Взгляните на жизнь поближе. Она создана так, что всюду чувствуется кара. Вы тот, кто зовется счастливцем? Нет, вы каждый день грустите. Каждому дню - своя большая печаль или своя маленькая забота. Вчера вы дрожали за здоровье того, кто вам дорог, сегодня боитесь за свое собственное, завтра вас беспокоят денежные дела, послезавтра наветы клеветника, вслед за этим - несчастье друга; потом дурная погода, потом разбитая или потерянная вещь, потом удовольствие, за которое вам приходятся расплачиваться муками совести и болью в позвоночнике, а иногда вас беспокоит положение государственных дел. Все это не считая сердечных горестей. И так далее, до бесконечности. Одно облако рассеивается, другое лишь меняет очертания. На сто дней едва ли найдется один, полный неомраченной радости и солнца. А ведь вы принадлежите к небольшому числу тех, кто обладает счастьем! Чтo касается других людей, то над ними ночь, беспросветная ночь."
"В иную минуту все кажется невозможным, в другую - все представляется легким; у Жана Вальжана была такая счастливая минута. Она обычно приходит после дурной, как день после ночи, по тому закону чередования противоположностей, которое составляет самую сущность природы и умами поверхностными именуется антитезой."
Баррикада: "Повторяю: речь идет о женщинах, о матерях, о девушках, речь идет о малышах. Кто говорит о вас самих? Мы знаем, кто вы такие, знаем, что все вы храбрецы, черт возьми! Прекрасно знаем, что вы с радостью, с гордостью готовы отдать жизнь за великое дело, что вы чувствуете себя призванными умереть с пользой и славой, что всякий из вас дорожит своей долей в общем торжестве. В добрый час! Но вы же не одни на свете. Есть другие существа, о которых вы должны подумать. Не будьте эгоистами!" Все находившиеся там люди были обречены... и все они знали об этом.
"Буржуа, казалось, питал к лебедям особое пристрастие. Он был похож на них - он тоже ходил вперевалку." Вроде красивое сравнение, а вроде и ни очень...
"Недостаточно быть счастливым, надо быть в мире с самим собой". Очень долго я собиралась с силами, что бы прочитать данный роман. Наконец-то я сделала это. Виктор Гюго стал одним из любимых мною писателей. А образ Жана Вальжана просто прекрасен.
"Он спит. Хоть был судьбой жестокою гоним, Он жил. Но, ангелом покинутый своим, Он умер. Смерть пришла так просто в свой черёд, Как наступает ночь, едва лишь день уйдёт."
От издателя Средневековую Японию раздирали внутренние междоусобицы и конфликты. В этой книге автор рассказывает о мужественных и искусных воинах той эпохи, прослеживает путь становления класса самураев, с VII века воины-одиночки постепенно объединились в мощную касту профессиональных воинов, внушавших ужас своим врагам. Книга начинается с определения места самураев в японской истории и той роли, которую они играли в политическом противостоянии японских императоров с военными вождями (сегунами). Описание ключевых исторических фигур и самурайских вождей, правивших Японией в тот бурный период, сопровождается подробными комментариями. В главе 2 описываются зарубежные военные кампании самураев, такие как, например, Корейская война, и рассказывается, как самураи приспосабливались к мирной жизни, занимаясь боевыми искусствами и служа наемниками за границей. В главе 3 рассматривается структура и системы самурайских армий, воинская иерархия, идеология (бусидо) и система военной подготовки самураев. Описывается повседневная жизнь самураев, замки и дома, в которых они жили, а также рассказывается о том, как и чем они питались в военных походах. Глава 4 посвящена детальному описанию самурайского доспеха и костюма в различные исторические периоды. Также приводятся сведения о том, что самураи носили на поле сражения и что надевали в мирное время. Кроме меча, которым самураи владели в совершенстве, они использовали разнообразное оружие, включая арбалеты, кинжалы и копья. В главах 5 и 6 описывается любимое оружие самураев. Книга завершается экскурсом в историю военного искусства самураев, описанием тактических приемов и боевых построений, а также некоторых традиционных ритуалов. На поле боя в изобилии лилась кровь и во множестве гибли люди, и такие акты, как харакири (ритуальное самоубийство) и взятие вражеских голов в качестве трофеев, были делом обычным, что подтверждается красочными свидетельствами современников.
На страницах этой книги мир средневековых японских воинов, которые играли важную роль в истории VII-ХIХ веков, раскрывается перед читателем во всем многообразии и полноте. Богатейший иллюстративный материал дополняют четыре красочные вклейки с последовательным изображением отдельных частей оборонительного доспеха самураев.
Поэтапно одеваем самурая
Книгой я осталась довольна. Интересно и приятно держать в руках. Покупала на сайте "Читай город" в районе 700р.